class="p">Форрест был невысокого мнения о догмах Вест-Пойнта, в частности о том, что треть или около того сил командира должна находиться в резерве. В битве при Сэнд-Маунтин он даже отправил вперед ту четверть своего войска, которая обычно держала лошадей остальных, приказав привязать животных к кустам. "Если нас выпороли, - лаконично объяснил он скептически настроенному подчиненному, - лошади нам не понадобятся".6
Его неизменная ярость сочеталась с хитрым единомыслием. Его решения под огнем, как правило, были быстрыми и блестящими, словно он предвидел любое развитие боя. Подчиненные приписывали это очевидное предвидение мозговым приступам "планирования", во время которых он сидел неподвижно, прижав подбородок к груди, или методично вышагивал на улице. Его сосредоточенность была настолько высокой, что во время одной из таких прогулок на свежем воздухе, после того как его неоднократно прерывал кто-то, пытаясь завязать разговор, он одним ударом кулака лишал мужчину сознания и продолжал кружить, перешагивая через распростертую фигуру каждый раз, когда его маршрут приводил его обратно на это место. При этом он ничего не говорил.7
Его хитрость выходила далеко за рамки простой механики боя. Например, он был одним из самых трудолюбивых собирателей и хранителей всех военных ресурсов Гражданской войны, от винтовок до свиней. Он также обладал гением нагнетания страха перед собой среди своих врагов. Из своих лагерей он рассылал тщательно проинструктированных "бродяг", чтобы те распространяли завышенные сведения о численности его войск. Иногда он даже устраивал тщательно продуманные представления такой силы в интересах пленных, а затем позволял им бежать и распространять свои собственные, более правдоподобные преувеличения.
Он сражался, чтобы победить, не уклоняясь ни от чего, чего, казалось, требовала перспектива победы. Несколько раз он требовал капитуляции, предупреждая противников, что если капитуляция не будет быстрой, он отдаст все их подразделения "на меч". Менее конкретная угроза уничтожения - "Я не могу отвечать за судьбу вашего командования" - предшествовала тому, что считается главным недостатком в его военном послужном списке. С него так и не сняли вину за резню в Форт-Пиллоу, зверство 1864 года, точные детали которого остаются туманными, но в котором многие чернокожие солдаты Союза и меньшее число белых были убиты при попытке сдаться в плен. Резня в Форт-Пиллоу примечательна не только своим уродством, но и тем, что ее можно рассматривать как прелюдию к другим ужасам. Через два года после Аппоматтокса Форрест перевоплотился в великого волшебника Ку-клукс-клана. Став первым национальным лидером Клана, он стал ангелом-мстителем "Потерянного дела", превратив разрозненное сборище мальчишеских тайных общественных клубов в реакционный инструмент террора, которого боятся до сих пор.8
Что за человек все это сделал? По общему мнению, два разных: мягкотелый джентльмен с подчеркнутым спокойствием и властный задира с убийственной яростью. Когда его одолевала ярость, что всегда случалось перед лицом вызова, его обычно тихий голос повышался до пронзительного рева, а лицо и глаза наливались кровью. В такие моменты он, кажется, был способен практически на все.
Выросший в местности и в эпоху, когда закон был роскошью, Форрест привык сам обеспечивать его соблюдение. Во время драки с несколькими мужчинами, в которой погиб его престарелый дядя, он в одиночку, с пистолетом и ножом, противостоял нападавшим и победил. После войны он ворвался в хижину, где чернокожий мужчина угрожал избить свою часто избиваемую жену; когда Форрест вмешался безоружным, а мужчина бросился на него с ножом, он схватил топор самого хулигана и убил его одним ударом рукоятки.
Во время войны он получил четыре серьезных ранения, в том числе одно, нанесенное подчиненным Конфедерации, которого он убил собственными руками в отместку. Презрев формальную военную подготовку, он не терпел вмешательства со стороны более образованных офицеров. В конце 1862 года в форте Донелсон он отказался сдаться под натиском триумвирата генералов Конфедерации и вместо этого возглавил побег 3500 кавалеристов форта. Под Шилохом он проигнорировал приказ охранять тихий ручей и бросился в гущу сражения. Год спустя он в гневе покинул армию генерала Бракстона Брэгга, заявив Брэггу в лицо, что если их пути пересекутся снова, то "это будет ценой вашей жизни". Его тщеславие и нетерпение к неудачам, а также очевидная ревность и глупость его начальников привели к тому, что он растратил необыкновенный человеческий инструмент, который мог бы изменить ход войны на решающем западном фронте.9
Почти гигантский по меркам своего времени, он был ростом в шесть футов и полтора дюйма и весил 180 фунтов, а в спорах с сослуживцами всегда угрожал физической расправой, по крайней мере, неявно. О его склонности к личным столкновениям и о том, что он иногда почти безжалостно контролировал их, свидетельствует история, которую генерал Конфедерации Эрл Ван Дорн однажды рассказал своему подчиненному. Ван Дорн обвинил Форреста в том, что тот побудил одного из штабных офицеров написать газетную статью, в которой Форресту приписывались похвалы за сражения, которые по праву причитались Ван Дорну. После этого он предложил Форресту "уладить наши разногласия" прямым, незаконным способом, к которому прибегали многие джентльмены на вспыльчивом Юге. После этого Ван Дорн "подошел к месту, где у стены висел мой меч, выхватил его и повернулся к нему лицом", заставив Форреста подняться, сделать полшага вперед и выхватить свой меч. Затем, по словам Ван Дорна, "по его лицу словно прошла какая-то волна", и он "медленно вернул меч в ножны" и сказал, что, хотя Ван Дорн знал, что он его "не боится", "я не буду с вами драться", потому что "двум офицерам нашего ранга не подобает подавать такой пример войскам". Пристыженный, Ван Дорн согласился и извинился, вспоминая впоследствии, что "мы расстались, чтобы быть немного лучшими друзьями.... Каким бы еще он ни был, этот человек точно не трус".10
Этот инцидент указывает на несколько сложных граней личности Форреста. Почти безрассудно он взял на себя роль джентльмена. Его гражданская одежда характеризовалась поклонниками как граничащая с франтовством, а к своему доброму имени он относился даже более серьезно, чем это было принято на драчливой, изрезанной щепками границе, на которой он вырос до зрелого возраста. Воспринимал ли он свою репутацию настолько серьезно, чтобы побуждать военных подчиненных писать о нем журналистские статьи, сейчас трудно установить, но в число его помощников по военным делам в разное время входили по меньшей мере три известных газетчика.11
Фраза Ван Дорна "каким бы еще он ни был" предполагает, что на этот счет были вопросы, и они были. Даже на Юге, где использовался рабский труд, работорговец не был человеком, на которого стоит равняться, особенно в высших кругах общества . То,
